Кнорре Федор - Жена Полковника
Федор Федорович Кнорре
Жена полковника
Полковник Ярославцев возвращался домой.
Он сошел с поезда на станции, поднялся в гору бульваром, по обе
стороны которого тянулись прямые ряды обожженных тополей, и вот теперь
осталось только пять минут ходьбы.
Мелкий дождик моросил по мокрому снегу, по черным лужам, отовсюду
пахло мокрой гарью, и черные струйки сползали по мертвым стволам тополей.
С горы открылся весь город, изъеденный язвами недавних пожаров.
"...Узловой опорный пункт, конечно, где-то в тех домах у площади, с
бульвара подходы никуда не годятся; обходить справа - завязнешь в тесных
переулках. Лучше всего пустить прямо по набережной. Туда же минометы. Для
пушек дома высоки, будут загораживать, а пушки надо за вокзал, на малую
горку... Зачем, зачем это?"
Голова привычно решала задачу, хотя ведь просто-напросто это был его
родной город, который не надо было ни штурмовать, ни опоясывать
укреплениями, потому что его десять дней назад отбили у немцев наши части.
А он приехал сюда один, в отпуск, по довольно тягостному делу. Один.
Это было очень странно - чувствовать себя отдельно от своих. Полковник
привык, что когда он говорил: "Я начну тут обходить слева", - это значило,
что обходить слева пойдут многие сотни людей в сопровождении пушек,
автомашин, танков. Когда он говорил: "Хорошо, я тут закопаюсь и упрусь", -
то начинали "закапываться" бойцы с разными лицами, разного возраста, с
разнообразным оружием. Сотни людей с сотнями имен, биографий, профессий,
людей, для которых с этого момента вдруг делалось самым важным в жизни
именно тут зарыться, упереться и не дать себя сдвинуть... Так же, как
человек знает, какого он роста и какую тяжесть он может взвалить себе на
спину и сколько времени ее нести, - точно так же он физически чувствовал,
не глядя на карту, какое расстояние он, то есть дивизия, занимает в глубину
и по фронту. И так же физически ощущал прилив сил, когда получал
пополнение, а какие-нибудь растянувшиеся на марше обозы могли заставить его
проснуться от смутного беспокойства, словно от ноющей боли.
А вот теперь, когда он говорил себе: "Надо сойти с поезда", или: "Надо
пойти разыскать кого-нибудь из горсовета", или что-нибудь другое в этом
роде, то просто один человек слезал с поезда и шел по улице разыскивать
такую-то улицу и дом, чтобы навести эти безнадежные, тягостные справки. Он
это делал для себя, и никого больше эта не касалось. Только его одного...
Там, где нужно было сворачивать за угол, мимо знакомой булочной,
высокий угловой дом был разрушен, и он совершенно неожиданно сразу увидел
свой дом, где они жили с Шурой все эти последние годы перед войной. Дом
стоял нетронутый, во всяком случае снаружи, только стекол, кажется, не
было... Впрочем, полковник не собирался заниматься подробным осмотром и
прямо толкнул дверь, вошел в парадное и стал подниматься по лестнице.
Дверь в квартиру немного постарела за эти два с половиной года, но это
была все-таки та же самая дверь. Совершенно такая же, как и все остальные
двери в доме, но для него это была совершенно особенная дверь, которую он
узнал бы из сотни похожих. Только ручки не было и вместо французского замка
зияла дыра. Вбитый в щель и загнутый на сторону гвоздь придерживал дверь.
На стене, около звонка, мелкими буквами было написано карандашом: "Я
сию минуту вернусь". Это написала Шура три года тому назад, когда ждала его
приезда: ей пришлось ненадолго запереть квартиру и уйти, и она волновалась,
что он приедет в ее отсутств
