33a504c8     

Кобринский А - Плачущий Осел



А. Кобринский
ПЛАЧУЩИЙ ОСЕЛ
роман-дневник
пролог
В апельсиновом саду, как раз против моих окон, каждую ночь
надрывает голосовые связки беспризорный осел. Может статься, что он
кричит, но моментами мне кажется, что он плачет, потому что звуки,
источаемые из его пасти, становятся вдруг жалобными и надсадными. Днем дети
кормят осла переспелыми арбузами. Он не голоден и тут на тебе - плачет!
Плачет, потому что одухотворен. Плачет, потому что не едиными арбузами
ослы живы. Но, может быть, все гораздо проще и прозаичнее. Плачет не осел.
Плачу я, хотя внешне этого не видно. Любые звуки реального мира (даже те,
которые по отношению ко мне нейтральны) резонируют во мне, содействуя
появлению невидимых слез. Крик осла, скрежет работающего бульдозера, визг
тормозных колодок проезжающей мимо машины - все это пальцы реальности на
струнах моей истерзанной души. И я не исключение. У многих эмреповцев
(эмигрантов-репатриантов) при малейшем воспоминании о прежней жизни
наворачиваются на глазах слезы. Денно и нощно клянут они новую реальность.
Прямо таки страдают. Чувствуется, что ностальгия ест их поедом. Но суть в
том, что проклятия эти к реальности никак не относятся. Проблема не в ней,
а в них. Надо менять себя. Но изменить себя нам,
эмреповцам-гомосоветикусам, намного тяжелее, чем давить на реальность. Мы
привыкли к ломке и искажению ее божественной сущности.
Не подумай, Якуб, исходя из своего письма, что я полемизирую по поводу
того, должен ли поэт отгораживаться от реальности или нет. Предположим, что
должен. Но ни в том ли случае, если он досконально знает тот объект, от
которого отгораживается? Ты, Якуб, этот объект знаешь. То, от чего ты
отгораживаешься, находится в непосредственной от тебя близости. Оно и
понятно, что речь не о тебе. Монолог этот о проблемах, которые стоят передо
мной и, в конечном итоге, перед любым писателем, прибывшем оттуда. Наше
бегство вовсе не означает, что мы куда-то прибыли. Нам, великовозрастным
эмреповцам, чтобы прибыть, необходимо сжать километровую дистанцию в
отрезок равный ста метрам и на этой короткой дистанции второй раз прорасти
сквозь детство (при его гормональном отсутствии), сквозь юность и зрелость.
Ортодоксальность нашего мышления не позволяет нам дотянуться до нашего
собственного возраста. Многие не выдерживают и сходят с дистанции. Замена
поражению - интеллигентно оформленное всхлипывание. Страшнее всего то, что
поскольку мы никуда не прибыли, то творить мы можем, копаясь только в том
багаже, который оттуда. Но реальность, которая оттуда, демонтирована
историей. Перестала существовать. Заменена другой реальностью. В ней нет
места тому Тургеневу, который сказал Lпрекрасный, свободный и могучийv. И,
вообще, неизвестно, есть ли в ней место какому-либо Тургеневу. Вот мы и
пишем ностальгически о Мертвом доме, о своей бывшей тюрьме - о Лубянке.
Дверь приоткрылась. Мороз.
Вверх рукавами фуфайка,
На фоне барака обоз,
Воронье и сибирская лайка.
В сон нырнули уставшие гномы.
Догорает в буржуйке огонь.
Им свобода без Мертвого дома,
Как отрубленная ладонь.
Или такое - аляповатое:
Хватает пенсии. Ем гренки.
Иврит? - не мучайте меня.
Реальный мир
Повесил я на стенке
Застеночной картиной бытия.
Или это - патологическое:
Ностальгия.
Пустота душевная.
Печень хочется мне
Выклевать свою.
Цитируемые мною стихи Христофора Вакса не попытка критики. Поэт он, вне
всякого сомнения, талантливый.. .
Зависит дух мой от событий внешних.
Нет, не боюсь я выглядеть убого



Содержание раздела