Кожинов Вадим - Действие И Смысл (О Книге Чабуа Амирэджиби 'дата Туташхиа')
Вадим Кожинов
ДЕЙСТВИЕ И СМЫСЛ
(О книге Чабуа Амирэджиби "Дата Туташхиа")
Книга Чабуа Амирэджиби "Дата Туташхиа" имеет подзаголовок "роман". И это
определение может в каких-то отношениях затруднить читательское восприятие и
понимание книги. Ибо писатель воссоздал или, вернее, воскресил такие качества
романа, которые этот жанр в новейшее время явно утратил. "Дата Туташхиа" и по
характеру своего художественного содержания, и по своей архитектонике ближе к
"Дон Кихоту" Сервантеса либо "Робинзону Крузо" Дефо (я имею в виду, конечно,
не общеизвестный краткий пересказ этой книги для детского чтения, а роман Дефо
в его целом), чем к типичным образцам романа XIX-XX веков. Правда, и за
последние два века появлялись романы, в которых были продолжены, так сказать,
сервантесовские традиции. Но эти романы, как правило, рассказывали о событиях
далекого прошлого, и их создатели возвращались к "старинным" принципам и
способам повествования ради того, чтобы с этой точки зрения углубиться в
прошлое; ярким примером может служить "Тиль Уленшпигель" Шарля де Костера.
Роман Чабуа Амирэджиби в целом ряде отношений сопоставим с "Тилем
Уленшпигелем", однако в нем повествуется не о давно ставших легендарными
событиях XVI века, но, главным образом, о событиях начала нашего столетия, те
или иные участники которых дожили почти до нынешних дней. Так, автор (речь
идет, конечно, о "художественном" авторе, об "образе автора" в романе, а не о
члене Союза писателей Грузии Чабуа Амирэджиби) начинает с сообщения о том, что
он лично знал одного из главных "рассказчиков" и героев своего романа - графа
Сегеди. И все же повествование Чабуа Амирэджиби по самой своей природе и
строению напоминает роман "сервантесовского" типа, а не романы об эпохе рубежа
XIX-XX веков, созданные за последние десятилетия.
Основное действие в повествовании о Дате Туташхиа то и дело прерывается
(как и в том же "Дон Кихоте") различными "вставными" эпизодами и новеллами,
философическими и нравоучительными притчами и всякого рода "отступлениями" и
т. п. Постоянно меняются рассказчики: помимо главного, основного - графа
Сегеди, - их около двух десятков, притом это очень разные люди - от сезонного
рабочего Дигвы Зазуа до просвещеннейшего адвоката князя Хурцидзе, от
политического террориста Бубутейшвили до монахини Саломе. В рассказах этих
людей, естественно, запечатлевается и их собственный характер и душевный
склад, и потому они также являют собой своеобразных героев, или, точнее,
персонажей произведения Чабуа Амирэджиби, расширяя и углубляя его
художественный мир.
Уже из этого ясно, что мир, созданный писателем, - чрезвычайно богатый,
многогранный, сложный. Но в то же время в произведении нет характерных для
новейшей прозы композиционных и стилистических "ухищрений": писатель не ведет
той изысканной "игры" с временем повествования (когда действие постоянно
переносится то в прошлое, то в будущее) и с самим художественным словом (я
имею в виду сложное переплетение речи автора и героев, фиксацию так
называемого потока сознания и т. п. ), - игры, которая кажется многим его
современникам по литературному делу чем-то абсолютно необходимым - без чего
искусство прозы, по их мнению, предстанет-де как архаическое, отставшее от
эпохи.
Напротив, повествование Чабуа Амирэджиби, при всем его богатстве и
сложности, в основе своей простодушно и обращено в конечном счете даже и к
самому "неискушенному" читателю. И в этом также выражается воскрешение,
возрождение исконно