33a504c8     

Кожух Ростислав - О Пауке



Ростислав Клубков (Кожух)
О П А У К Е
"Она привыкла употреблять в пищу
исключительно пауков."
(Монтень. I, 23)
I. Мусульманские побеги.
------------------------
Hекий один, с хитрой заднеходной резьбой немец, в бедуиновом
шатре заедая финиками сыр и хлеб, выменял себе на кожаный узорный
спинджак мусульмановую бабу, не догадываясь, что промеж грудей баба
носит многоногого и ядовитейшего паука с мохнатыми волосами.
Дело, однако, скажу, вовсе даже не о немце; - как и не о том,
что паук был зверски смертноядовит, а на щекотливое касание приятен -
а что некоему мусульману привиделось во сне, будто б он, как есть,
обрелся вдруг в неизвестном глиносбитном доме, где, как есть, не было
ничего, окромя глинодолбленного окна с паутинным кругом, в то время
как паучина в дрожащем средоточии его был не только с круглый и тяже-
лый кулак мертвеца размерами с крестом брюха, как явившийся из
разверзнутых алтарных ворот народу митрополит, но и из себя им еще и
весь блистающе прозрачный и голубой, как алмаз в парче.
А между тем, на соседной улице, за стеной, был фруктовый мусуль-
манский сад с смоквой, миндалем и кустиками, где был третий, какового,
как-то ночью, вселенная - со всеми своими ядоносными грудями, снами,
садами, смоквами, алмазами, миндалем, женскими телами, паутиной и
пауками - не застала, потеряла и не нашла; вообще нигде.
Потому что он исчез из вселенной.
II. Piccolo-ниана.
------------------
Если бл. священномученик Бенедикт в нежной и похожей на морскую
с шестью трепетными языками вынесенную на хрящ синеющего побережья
звезду Европе, ради гласного исповедания Христа, возлег на багро-
восмертное ложе мясной жаровни с угольями, где сам, доброхотно заживо
ворочаясь с подрумяненного на сырое, весь как есть чудно-заживо
испекся, то бл. русский Венедикт, из похожей на горловину мешка с бью-
щимися внутри птицами византийской города-Москвы, и'дя за в нощи, как
тот нагой юноша, принял ту же смертнораскаленную жаровню, как парное
олово и свинец, в губы, в тайновкусии, ради посмеяния миру, винного
спиртуоза.
Дело и речь, впрочем, ясно, не о тернии венца, но, живи, благо
был пиит, бл. В. во, заметим, например, втором, а не третьем Риме,
иное из его письменностей могло бы иметь Фортуну сообществовать с апо-
фегмами Добротолюбия, как то: о первой любви и последней жалости, ка-
кие едины суть, аки Иисус с Отцем. Так что, ради его памяти, наподобие
злых сатир его, как церковную свечу, составляю сию русскую сугубую
piccolo-ниану, сиречь - паукоперечисление, вернее же, издраное из ее,
как зуб, двойчатое разглагольствие:
из фряжского полонного казематного цепного сидения князек Hабок
ко Белому царю вопиет:
"... Рождество честное Христово, будто нимчин. с простоквашной
глиняной плошкой встретил, паче же лютейше умственное мучительство,
мыслильные забавы: един некий прельстительный благообразным видом ста-
рик повадился подпускать в скорбное мое узилище игральных гадов.
Видно, мыслю, побуждает переняться в срамную веру. Вот единый раз на-
пичкал ко мне будто бы ветошку, а то вервие обтерханное какое такое -
разве только в темном угле лежит и чуть себе серебрится - ан то по-на
деле из бычьего потроха фурви'н, и при ем мехи. Злой старик мехи
нагнел, фурвин вздухося, нагнел - фурвин заворохтался, нагнел - и по
каморе закозлекаше.
Другоряд - павука пружинчатого дебелого, с доброго свиненка до-
родством, подкрутив железную пружинку, подпустит в мой смертный
склеп..."
Пушка же болярин-дьяк и честной грам



Содержание раздела